Руна
двадцать первая
1. Прием жениха и его спутников в Похъёле.
2. Гостей вдоволь угощают кушаньями и напитками.
3. Вяйнямёйнен поет и благодарит хозяев.
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
Старая из Сариолы,
Не сидит под кровлей дома,
Спешной занята работой.
Слышит хлопанье с болота,
Шум по берегу от санок.
Взор направила на запад,
Повернула взор на солнце,
Поглядевши, размышляет:
"Что за люди мчатся в санках
Там по берегу? О горе!
Неужели это – войско?"
Вот подходит к месту ближе,
Рассмотреть поближе хочет.
То совсем не войско было ‑
Юношей толпа большая,
Зять меж ними находился,
Посреди людей хороших.
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
Старая из Сариолы,
Только зятя увидала,
Говорит слова такие:
"А я думала, что буря
Валит множество деревьев,
Что бушует берег моря,
Что шумит песок прибрежный.
Подошла я к месту ближе,
Рассмотреть, что там, хотела;
То не буря там шумела,
Не деревья вниз валились,
То не море билось в берег,
Не шумел песок прибрежный,‑
Это зять с людьми на санках,
Сотни две мужей хороших.
Как я зятя угадаю,
Как в толпе мужей узнаю!
Он в толпе всегда заметен,
Как черемуха в лесочке,
Словно дуб в зеленой роще,
Словно месяц в звездном небе.
Конь у зятя черной масти,
Словно жадный волк, горяч он,
Словно ворон на добыче,
Словно жаворонок реет;
Шесть златых щебечут птичек
На дуге его согнутой,
Голубых семь птичек вместе
Верещат в ремнях запряжки".
Шум на улице поднялся,
Треск оглобель по дороге:
Зять на двор въезжает быстро,
И толпа стремится к дому.
Зять стоит средь провожатых,
Посреди людей хороших,
Стал, вперед не выдвигаясь
И назад не подаваясь.
"Эй вы, дети и герои,
Эй, высокие, спешите,
Вы супонь скорей берите
И ремни освободите,
Опустите вы оглобли
И скорей встречайте зятя!"
Быстро конь бежит у зятя,
Сани пестрые промчал он
По двору большому тестя.
Молвит Похъёлы хозяйка:
"О ты, раб, поденно взятый,
Лучший молодец в деревне!
Ты прими коня у зятя,
Белолобого избавь ты
От шлеи, богатой медью,
Светлым оловом покрытой,
От ремней цены высокой,
От дуги его из ветел!
Отведи ты лошадь зятя,
Отведи ты осторожно
На ремнях, сребром богатых,
И на поводе из шелку,
Отведи на мягкий выгон,
На равнины, на поляны,
На поля снегов бесшумных,
В ту страну с молочным цветом!
Напои ты лошадь зятя,
Где в источнике ближайшем
Влага весело струится
И бежит, как простокваша,
У златых корней сосновых,
У корней тенистой ели!
Накорми там лошадь зятя
Из станка златого резкой
И из медного корыта
Ячменя зерном отборным,
Яровой свари пшеницы,
Яровой корми ты рожью!
Отведи ты лошадь зятя,
Отведи ты к яслям лучшим,
На возвышенное место,
К загородке самой задней!
Привяжи ты лошадь зятя
К золотым и крепким кольцам
И к крюкам, что из железа,
И к столбу, что из березы!
Пододвинь к коню ты зятя
Первое – совсем корыто,
А второе – с свежим сеном,
Третье дай ему с мякиной!
И почисть ты лошадь зятя
Щеткой из моржовой кости,
Чтобы волосы не лезли,
Чтобы хвост испорчен не был!
И покрой ты лошадь зятя
Серебристым покрывалом,
Златотканою попоной,
Сукнами с отделкой медной!
Вы же, мальчики‑цыплята,
Зятя в горницу ведите
С непокрытой головою
И с руками без перчаток!
Посмотреть бы я хотела,
Не пройдет ли зять в покои,
Там дверей не поснимавши,
Косяков не отодвинув,
Притолоки не поднявши,
Не понизивши порога,
Не сломав углов меж стенок
И не сдвинув с места балок!
Не пройдет мой зять в покои,
Золотой в жилье не вступит,
Там дверей не поснимавши,
Косяков не отодвинув,
Притолоки не поднявши,
Не понизивши порога,
Не сломав углов меж стенок
И не сдвинув с места балок:
Всех на голову длиннее,
На длину ушей он выше.
Перекладины подняли,
Чтоб он шапкой не цеплялся;
Опустили вниз порожек,
Чтоб каблук не надломил он,
Косяки раздали шире,
Сняли вовсе дверь входную,
Только стал он приближаться,
Подошел поближе, храбрый!
Слава богу, наконец‑то
Зять вошел уже в покои!
Я бы в горницу взглянула,
Осмотрела б быстрым взором,
Может, там столы не мыты,
Может, лавки не протерты;
Не отмыты половицы,
Доски вытерты не чисто!
Я взглянула прямо в избу:
Не могу совсем узнать я,
Из каких она деревьев,
Из каких деревьев крыша
И откуда взяты стены,
Как собрали половицы.
Все края ежовой кости,
Все низы оленьей кости,
Двери – кости росомахи,
Косячки – ягнячьей кости.
Все из яблони стропила
С свилеватыми столбами,
Вижу лилии у печки,
Папоротник там у крыши.
Все скамейки из железа,
Пол из планочек немецких,
Все столы блестят от злата,
Пол покрыт ковром из шелку.
Печка сделана из меди,
Весь очаг – из твердых камней,
Печка – из камней подводных,
Стены – Калевы деревьев".
Вот жених в покои входит,
Поспешает он в жилище,
Говорит слова такие:
"Укко! ты пошли здоровья
Под прославленную кровлю,
В это славное жилище!"
Молвит Похъёлы хозяйка:
"Будь и ты здоров, явившись
В эту малую избушку,
В эту низкую постройку,
К нам в еловое жилище,
В наше гнездышко из сосен!
Эй ты, девочка‑служанка,
Ты, наймычка из деревни!
Принеси огня в бересте,
На конце сосновой щепки,
Чтоб я зятя посмотрела,
Жениху в глаза взглянула:
Сини те глаза иль кари,
Или белы, как льняные!"
Принесла огня девчонка,
Та наймычка из деревни,
На бересте принесла ей,
На конце сосновой щепки.
"Нет! шумит, трещит береста.
Дым пошел смолистый, черный,
Задымил глаза он зятю,
Цвет лица он сделал черным.
Принеси огня на свечке,
На свече из воску, белой!"
Принесла огня девчонка,
Та наймычка из деревни,
Принесла на длинной свечке,
На свече из воску, белой.
Заблестел дымок от воску,
Засиял огонь от свечки,
Осветил он очи зятя,
Заблестели зятя щеки.
"Я узнала очи зятя:
И не кари, и не сини,
И не белы, как льняные;
Белы, как морская пена,
Кари, как трава морская,
Милы, как цветок прекрасный!
Ну вы, мальчики‑цыплята!
Моего ведите зятя
На высокое сиденье,
На возвышенное место,
К голубой стене спиною,
Головой же поверните
На гостей, на красный столик,
Грудью к шуму всех сидящих!"
И хозяйка угощает,
И поит гостей, и кормит;
Кормит их прекрасным маслом,
Кормит мягкими комками;
Всех гостей кормила званых,
Больше ж всех кормила зятя.
Уж и семгу разложили
Возле жареной свинины;
Так полна была посуда,
Что края едва держали,
Всем гостям на угощенье,
А для зятя – прежде прочих.
Молвит Похъёлы хозяйка:
"Ой ты, девочка‑малютка!
Принеси‑ка пива в кружках,
В кружках, что с двумя ушками,
Всем гостям на угощенье,
А для зятя – прежде прочих!"
Принесла девчонка кружку,
Та служанка нанятая,
Чтоб кругом ходила кружка,
С пивом спелым чтоб гуляла,
Чтобы хмель с бород струился,
Пена белая стекала
У гостей, на свадьбу званных,
А у зятя – прежде прочих.
Что ж тогда случилось с пивом,
Что вспененное сказало,
Как к певцу оно попало,
Знаменитому досталось?
Старый, верный Вяйнямёйнен
Охранитель всех напевов,‑
Знаменит искусством пенья,
Всех сильнее в заклинаньях.
Взял он пиво прежде прочих,
Говорит слова такие:
"Пиво, доблестный напиток!
Да не пьют тебя в молчанье!
Дай мужам охоту к песне,
Золотым устам – к напеву!"
Удивляется хозяин,
А хозяйка слово молвит:
"Что‑то песни поувяли,
Языки перетупились,
Дурно ль пиво я сварила,
Налила ль питья плохого,
Что певцы не запевают,
Не похвалятся напевом,
Не зальются, золотые,
И кукушка не ликует?
Кто ж начать здесь должен песни,
Голос чей раздаться должен,
В Похъёле на славном пире,
В Сариоле на пирушке?
Не поет ведь здесь скамейка
Без людей, на ней сидящих,
Не звучит здесь пол в покоях
Без людей, по нем ходящих;
Здесь окно не веселится
Без хозяев у окошка,
Не шумит здесь стол краями
Без людей, за ним сидящих,
Не гудит окно для дыма
Без людей, внутри живущих".
На полу сидел ребенок,
На печной скамье малютка.
И сказал тот мальчик с полу,
С той печной скамьи ребенок:
"Я вот мал и юн годами,
Я и слаб, и тонок телом,
Но пусть будет по желанью,
Не поют ведь те, кто толще,
Мужи сильные примолкли,
Не хотят здесь веселиться,
Я спою, худой мальчишка,
Я спою, ребенок тощий;
Хоть мое и худо тело
И совсем без жира бедра,
Чтобы вечер был веселым,
Был прославлен день прекрасный".
На печи старик лежал там,
Говорит слова такие:
"Не должны петь песен дети,
Лопотать пустые вещи:
Много лжи в ребячьих песнях.
В песнях девушек нет смысла!
Пусть споет премудрый песню,
Тот, чье место на скамейке!"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Тут такое молвил слово:
"Есть ли кто из молодежи,
Есть ли кто в честном народе,
Кто б сложил с рукою руку,
Положил бы их друг к дружке
И потом бы начал пенье,
Пенье радостное поднял,
Чтобы день наш был веселым,
Чтобы вечер был прославлен?"
Говорит старик на печке:
"С давних лет здесь не слыхали,
Не слыхали, не видали
Никогда, ни разу прежде
Певуна меня сильнее,
Заклинателя мудрее
С детства, как познал я лепет,
Как ребенком пел я часто
У широкого залива,
На полях шумел, бывало,
Как взывал в лесу сосновом,
Распевал я в рощах темных,‑
Силен, славен был мой голос
И напевы превосходны;
И текли они, как реки,
Как поток воды, шумели,
И скользили, словно лыжи,
Словно парусный кораблик;
Тяжело теперь промолвить,
Тяжелей еще услышать,
Что надорван сильный голос,
Что поник мой голос милый:
На реку уж не похож он,
На поток он не походит,
Он как грабля между пнями,
Как сосна на снежном поле,
На земле песчаной сани,
На сухих каменьях лодка".
Молвил старый Вяйнямёйнен,
Говорит слова такие:
"Коль не явится другой кто,
Чтобы петь со мною вместе,
В одиночку петь я стану,
И один спою я песни;
Был певцом уж так и создан ‑
Песнопевцем от рожденья,
Не спрошу я у другого
Ни пути, ни цели песен".
Старый, верный Вяйнямёйнен,
Пенья вечная опора,
Начал радостное дело,
Исполненье песнопенья,
Зазвучала песнь веселья,
Слово мощно загремело.
Начал старый Вяйнямёйнен,
Людям дал услышать мудрость:
Знал он много слов хороших,
Ведал много дивных песен,
Больше, чем у скал каменьев,
Чем цветов в воде цветущей.
И запел тут Вяйнямёйнен,
Пел он вечеру на радость,
Чтобы женщины смеялись,
Чтоб мужчины веселились,
Чтобы слушали, дивились
Вяйнямёйнена напевам,
И дивились те, кто слушал,
Слух ничем не отвлекая.
Молвил старый Вяйнямёйнен,
Он сказал, окончив пенье:
"Я совсем не знаменитый,
Ни певец, ни заклинатель,
Не могу пропеть я много,
И мое уменье слабо.
О, когда б запел создатель,
Слово с уст своих сказал нам!
Мощно песни он пропел бы,
Произнес бы заклинанья.
Море в мед он обратил бы,
А песок – в горох красивый,
Хрящ морской – в хороший солод,
Солью стали б камни моря,
Хлебородной почвой – рощи,
Темный лес – пшеничным полем,
Горы стали б пирогами,
Стали б яйцами каменья.
Он и пел, и заклинал бы,
Говорил слова заклятья,
Он на двор напел бы стадо,
Мог бы в хлев коров наделать,
В стойла много пестролобых,
В поле множество молочных,
Сотни с выменем обильным,
Целых тысячи рогатых.
Он бы пел и заклинал бы,
Он бы пел, и рысий мех бы
Для хозяина он создал,
На кафтан сукно хозяйке,
Башмачки на ноги дочке,
Сыну – красную рубашку.
О ты, Укко, бог верховный,
Сделай, праведный создатель,
Чтоб всегда тут сладко жили,
Чтобы так довольны были,
Как теперь на угощенье,
На пирушке Сариолы.
Пусть течет рекою пиво,
Пусть медовое польется
В этом Похъёлы жилище,
По строеньям Сариолы.
Чтобы днем здесь распевали,
Вечерами мирно пели,
Жив пока в дому хозяин
И пока жива хозяйка.
Укко, дай им воздаянье,
Пусть найдут они награду ‑
У стола найдет хозяин,
А хозяюшка в амбаре,
Сыновья найдут в тенетах,
За станками сидя, дочки;
И на будущее лето
Пусть никто не пожалеет,
Что он был на этом пире,
Что сидел здесь на пирушке!"
|
